1.
Христианство, спрятанное в скалы
так, чтобы другие не нашли.
Я не знаю, что они искали
в недрах заколоченной земли.
<*>
Я не знаю, от кого таились,
как посланье— в каменный конверт.
От жары, от Заратустры или
от других, нехристианских, вер.
<*>
Уходили, прятались веками
в эти камни, как нога— в сапог.
И живет, как вера, богокамень—
камнебог.
2.
Рокот молитвы.
Ропот теней.
Скорбные лики—
из-под камней.
<*>
Господи! Сущий!
Если ты есть, —
камень насущный
даждь нам днесь!
3.
Белый месяц— выгнутая бровь
над зрачком невидимого Бога.
Так в горах скрывается дорога,
так за полог прячется любовь,
а топор— за выступом порога.
<*>
Звезды— словно вата из-под прялки.
Словно кто-то заново соткать
хочет небо. Звездная тоска
затерялась в звездном беспорядке.
Ночь тиха. Играем с Богом в прятки.
Он укрылся. Я иду искать.
4.
В небе, где тучи на скалы присели,
возле Севана у Аракелоца
я выбираю тебе ожерелье,
словно воды достаю из колодца.
<*>
И гематитовый камень на нитку
клочьями высохшей ночи нанизан.
Дай к твоим пальцам губами приникну,
бедная Лиза.
<*>
Я, как петлею, дорогой задушен.
Так не живут. Так скользят по карнизу.
Что же ты прячешься за подушку,
бедная Лиза?
<*>
Эти армянские камни, похоже, —
слепок с камней иудейских, пустынных.
Я ухожу. Я всего лишь прохожий
в сих палестинах.
<*>
А под Москвой облетают осины,
прячется Сетунь в подушку тумана.
Боже! Ну, кто тебя спрятал в пустыню,
бедная мама?
5.
Я только гость на этой снежной
земле.
И до исхода дней
я вечно тот, кто вечно— между
чужих бунтующих огней.
<*>
Но мне понадобились годы,
чтобы понять наверняка,
что в детстве пил пустую воду,
взамен грудного молока.
<*>
Что унесла меня не вера,
не мысль случайная, не цель—
я унесен порывом ветра
в слепую белую метель.
<*>
Уже не знаю: был ли, не был,
или придуман был тобой.
Как звук, исторгнутый трубой,
блуждаю в опустевшем небе.
<*>
Я выпаду тебе, как иней,
как снег, летящий в створ фрамуг, —
красивый, кареглазый и не
принадлежащий никому.
6.
Мы были там,
мы были рядом
с землей, опухшей, как от голода,
где облако над Араратом
хранило очертанье голубя,
<*>
что отыскал в кромешной мгле
кусок земной бездушной плоти.
Как будто истина— в земле,
а не в полете.
7.
С наивностью великоросса
вверяя замысел словам,
кричу ему: “ Севан, откройся!”
Не отворяется Севан.
<*>
Так мог бы написать Сезанн—
голубку облака над храмом
и больно бьющий по глазам
закат, стекающий за раму,
<*>
окрестных гор, и сам Севан,
уставший прятать чью-то тайну.
Когда-нибудь и я устану.
Не отворяется Сезам.
<*>
И что нам надо было там,
где истина, сочась устало,
как мед стекала по усам,
да только в рот не попадала?
8.
Полночь новолуния. Ко сну
клонится фонарь у остановки.
Облака, как тканые обновки,
ветер надевает на луну.
<*>
Ночь черна, как высохшая кровь
в жертву принесенного барана.
И клубится вытянутый ров—
как сквозная ножевая рана.
<*>
Полночь новолуния. Четверг.
Хищный клекот горного потока.
Ночь черна. Ни юга, ни востока.
Ожидаю рейсовый ковчег—
рейсом до ближайшего потопа.
<*>
Спрячь меня, Армения, на дно
горной бездны— профилем наскальным.
Я согласен.
Я готов быть камнем
с прочими камнями заодно.
9.
Армения— страна в задушенном кармане
раскормленной горы.
Здесь прячется душа, как Иисус в Кумране,
скрывался до поры.
<*>
Две узницы одной таинственной идеи—
лицом к лицу.
Армения— сестра пустынной Иудеи
по небу и Отцу.
<*>
А я тебе— никто. Ни пасынок, ни деверь,
ни сват, ни брат.
Ревет аэропорт. Я выставлен за двери,
как ты— за Арарат.