Едва только утро забрезжит,
как он в мастерскую.
Знай режет, и режет, и режет,
и режет, тоскуя,
<*>
с неистово- истовой злостью,
как истинный гений, –
кресты, виноградные гроздья,
орлов и оленей;
<*>
и, о человеках радея,
чье благо едино, –
там эллина, здесь иудея,
а тут армянина;
<*>
и, жизнь и соблазн разумея, –
стремящихся к тайне
Адама и Еву и змея
у древа познанья;
<*>
в часовенке подле деревни
во мраке алтарном–
блудницу на зависть царевне
с браслетом янтарным;
<*>
смиренного пастыря в стаде
на стенах церковных–
не только спасения ради
и ради целковых.
<*>
Ведь, выразив душу в хачкаре,
как бог– на скрижали,
едва ли он помнит о каре
Господней, едва ли.
<*>
Но, веруя в Божие слово
и заповедь Божью,
зерна не смешает с половой,
а истины с ложью.
<*>
Отца настоятеля, видно,
всевышний отметил:
и держит себя необидно,
и разумом светел,
<*>
и сведущ в науках премного,
и родом из местных.
Но мастер– и тоже от Бога?–
Он сызмалу неслух.
<*>
Он загодя видит, чтó выйдет
из камня на деле.
И всё будет так, как он видит,
не так, как велели.
<*>
А если ослушнику плети,
как этот не ново
в одиннадцатом столетьи
завета Христова.
<*>
Он стерпит и брань, и побои,
и взгляд укоризны
за право остаться собою
вовеки и присно.
<*>
И он преподаст лицемерью
урок, ведь доныне
ни мастеру, ни подмастерью
нельзя без гордыни.
<*>
Не внемля хуле и осанне
и взгляда не пряча,
он шепчет: « Мы сами с усами,
разумны и зрячи.
<*>
Все это бесплотнее дыма
и неуглядимо,
и что остается помимо
того, что нам зримо?
<*>
Внезапная ли озаренность?
Натуга ли бычья?
Единственность, незаемность
судьбы и обличья».