Скорбели губы, плакали глаза,

Метались пальцы по тугому бубну.

О чем он пел? Какую помнил бурю?

Какая шла над родиной гроза,

Срывая с отчей крыши черепицу

И пригибая к камню шелковицу

С птенцами, голосящими в гнезде?

Зачем веками помнить о беде?

Но все журавль курлычет над морями,

Над пашнями чужими, над горами,

Летит домой— не может долететь…

И если песня есть— то надо петь.

И человек поет.

Не понимаю

Колючих слов, но будто обжигаю

Землей горящей голые ступни.

И по жаре, по каменным завалам

Иду, покрывшись черным покрывалом

Вслед за другими…

Как на полотне

Картины старой в почерневшей раме,

Висевшей прежде в Матенадаране,

Воскресшей— вместе с песнею— во мне.

Я после этой песни не засну.

Когда от солнца туф зазолотится,

Вода проснется, защебечут птицы,

Озвучивая розовую рань,

Войду неслышно в Матенадаран

И робкою рукой переверну

Пергаментные жесткие страницы.