Мы ехали горной дорогой

 армянской дорогою строгой

 С приютом случайных домов,

с библейской красою холмов.

 Бледнели рассвета знамена...

 И двое армян затаенно,

 и яростно, и виновато

смотрели на два Арарата.

 Один, что по правую руку,

 привычно лелеял их муку

 и ласково над головой

вершиной светил снеговой.

 А к левому тучка прижалась,

 рождая какую-то жалость—

 к себе ли, к судьбе или к ней,

ко грубым ли грудам камней.

 И снова машина летела,

 и я, почему-то печалясь,

 совсем по-армянски глядела

 на белую шапку вдали,

от солнца блеснувшую ало...

 И что-то во мне возникало

 от этой суровой земли:

 и яростно, и виновато,

 и свято—

как снег Арарата...