У самого неба, в краю, чей окраинный свет

любовь мою к миру священно венчает и множит,

есть памятник горю– и странный его силуэт

раздумье сулит и нигде повториться не может.

                        <*>

Подъем к нему долог, как приготовленье души,

им шествуют тени, что были безвинно убиты,

в их тихой молитве умолкли ума мятежи

и чувством вины уничтожено чувство обиды.

                        <*>

Не в праздничном блеске и не в суете площадной

является взорам, забывшим про казни да войны,

тот памятник людям, убитым за то лишь одно,

что были армяне, – и этого было довольно.

                        <*>

Из братских молчаний и в скорби склоненных камней,

из огнища веры и реквиема Комитаса

он сложен народом, в ком сердце рассудка умней,

чьи тонкие свечи в обугленном храме дымятся.

                        <*>

Есть памятник горю в излюбленной Богом стране,

где зреют гранаты и кроткие овцы пасутся, –

он дорог народу и тем он дороже втройне,

что многих святынь не дано ни узреть, ни коснуться.

                        <*>

Во славу гордыне я сроду стихов не писал,

для вещего слова мучений своих маловато, –

но сердце- то знает о том, как горька небесам

земная разлука Армении и Арарата.

                        <*>

О век мой подсудный, в лицо мое кровью плесни!

Зернистая тяжесть согнулась под злом стародавним,

и плачет над жертвами той беззабвенной резни

поющее пламя, колеблемое состраданьем.

                        <*>

Какая судьба, что не здесь я родился! А то б

и мне в этот час, ослепленному вестью печальной,

как древнему Ною, почудился новый потоп

и белые чайки над высью ковчегопричальной.