Страшный был сон. Если в мире пустынно и мертвенно,

стало быть, нечет, а людно и хлопотно– чёт.

Медленно, медленно, медленно, медленно, медленно,

медленно, медленно в армии время течет.

                        <*>

И оттого нас виденья преследуют адские.

Чёт или нечет! А скоро подъем– и на плац.

Правда ли горы доныне стоят Араратские,

А повернешься– доныне стоит Арагац?

                        <*>

Встань по тревоге средь ночи, побегай до одури

да погляди, если роздых, в предутренний мрак–

где мы, ей-Богу, в Хмельницком? А может, в Житомире

или в Лори? или, может быть, это Ширак?

                        <*>

Как всё похоже! И, в сущности, что же тут странного?

Горы ли, степь ли, леса ли– все это Земля.

Это Земля, и она воздвигнется наново,

хрупкая ваза из трепетного хрусталя.

                        <*>

Здесь, в Новограде- Волынском, и там, где мы не были

ни на ученьях, ни так, стало нынче видней:

экое дело– дожить до гражданки и дембиля,

надо б дожить до конца нам отмерянных дней.

                        <*>

Чтобы принес меня сын на армянское кладбище,

бросил землицы на гроб, помянул по-людски,

чтоб стояли с ним обок друзья и товарищи,

чтобы он знал, горше этой не будет тоски.