1

  У меня в Армении родни—

все равно что в роще берез;

я на родину деда нынче пришел,

от России привет принес.

Дел был буйный парень, стрелок и плясун,

находил всегда, что искал,—

он в ночи россиянку бросил в седло

и, отстреливаясь, ускакал.

Как подбитая горлица на пруду,

 когда капает кровь с крыла,

заплескалась грустинка в девичьих очах,

по наследству ко мне перешла.

У меня от деда строптивый нрав—

 нежность к лошадям и лугам,

жалость к женщинам тихим, ласкавшим нас,

и слепая злоба к врагам...

Кукарекали горестно петухи,

 петушиную жизнь кляня,

они чувствовали, что приговорены

к закланию в честь меня;

к пальцам липнул птичий пунцовый пух,

густела кровь на ножах

чабан равнодушно смотрел на смерть,

как древний персидский шах

Отлипали сливы густой синевой,

 прохладой пленяя нас,

а каждая слива величиной

 была с лошадиный глаз;

в деревянных блюдах покоился мед,

 дразня обонянье гостей, —

ароматней цветов, прозрачней слезы,

ячменных полей желтей.

В тонкогорлых кувшинах вино молчит,

только лжива его тишина, —

  самый длинный язык— это женский язык,

но длиннее язык вина.

А на плоских крышах, как на плотах,

по деревне стоял народ, —

мне казалось, если я позову,

вместе с крышами подплывет.

                        2

   Я в кости широк и глазами синь,

а по матери я— крестьянский сын.

Принялся мой осел в хлеву голосить,

Взял я свежий сыр и пошел косить.

 Мне всегда немножко жалко траву:

почему ей не, жить? Ведь я- то живу.

А в то утро пьяно качались цветы,

  потому что гуляли до темноты,

а один колокольчик так перебрал,

что, домой возвращался— колпак потерял.

 Я стою в горах, достаю брусок,

каждый взмах косы, что удар в висок.

 На ветру пряным травам не верещать,

домовитых пчел весной не прельщать.

 Я в мешок холщовый набью траву,

чтобы мой осел не кричал в хлеву,

 Я в кости широк и глазами синь,

на цветы смотрю, как крестьянский сын.

                        3

   Собирались меня женить,

 чтоб в горах я остался жить,

 чтоб ячмень на заре я жал,

 чтоб коней в табуне объезжал.

 Приглашают меня пировать,

я пирую, рьян и силен,

 а когда я улегся в кровать,

 вот какой мне приснился сон:

 будто я взаправду чабан,

 у меня два косматых пса,

что следят за стадом в туман,

  словно тещи, во все глаза.

 У меня тонконогий конь,

к легкой холке прижмусь щекой;

   он средь скал высекал огонь,

у джигитов лишь конь такой.

А в шатре у меня жена,

очень нравится мне она,

 моет шерсть, покрывало ткет,

 тесто месит, лаваш печет,

      поцелуем одним обожжет

так, как солнце за целый год...

 Тут я даже вздохнул во сне.

Может, вправду жениться мне?

                        4

  Я в шатре на мягкой и желтой кошме,

 словно на осеннем лугу,

по-турецки ноги скрестив, как мечи,

 просидеть весь вечер могу.

Я живу без женщины и вина, —

я добра не видел от них;

утолит мой голод овечий сыр,

 стану пить из ручьев лесных;

на заре белорунную рать овец

 буду я пасти по лугам,

станут ноги свинцовыми в стременах

и прилипнут к конским бокам;

от трепещущей плети мой конь храпит, —

 он не знает судьбу мою: может быть,

я властный индийский факир

и заставил плясать змею?

Зарябит от усталости в глазах

и покажется мне в горах,

будто стадо белых облаков

я по небу гоню в Карабах.

                        5

  Зачем я мечтал о счастье, как будто лишь им живу?

Я счастье если и встречу, то счастьем не назову.

Зачем о любви мечтал я, любви не умея искать?

Меня карабахская пери в саду не станет ласкать.

Зачем я мечтал о славе, орлом вонзиться в зенит?

И самый высокий тополь все поле не затенит.

                        6

   Мои прадеды спали и ели в седле,

чтобы было спокойно на армянской земле;

                        <*>

отражали набеги турецких пашей,

гнали персов от горных своих рубежей,

                        <*>

 пили сладкие вина на победном пиру,

гнулась пленница в пляске, как лоза на ветру.

                        <*>

Возвращались в селенья, распрягали коней,

очищали поля от белесых камней,

                        <*>

 и в чарухах цветных за подругой- сохой

шел Ашот молодой, царский ратник лихой.

                        <*>

  Жен ласкали ночами, а ночь коротка,

утром слышат дозоры конский топот врага, —

                        <*>

снова пахари в седлах, снова где-то война

и к холодному стремени припадает жена.

                        <*>

 На могилы им ставили обломки скалы,

чтоб на острые камни садились орлы;

                        <*>

 если будет женою забыт удалец,

то орел не забудет, где схоронен боен.

                        7

  Цветом кожи в ромашку я, по-русски бел,

 не обветрен, как краснотал;

в волка я не стрелял, за лисой не скакал,

кобру в скалах конем не топтал;

но я травы косил, как горец- косарь,

 пас овец, как седой чабан,

гнал вино из тута, на свадьбах плясал

под зурну и под барабан.

А когда через горы я в Россию пошел,

 провожала меня родня;

на подъемах, как за пшеничный сноп,

я хватался за хвост коня.

Я кивнул орлам, что парят надо мной,

 попрощался нежно с рекой;

мне макушкой махонькой мак махнул,

он молоденький был такой.

А Армения таяла вдали,

 как тает весенний снег,

и вонзалась в русское сердце мое,

чтобы там остаться навек.